Отклонение или Лал-Земля-Лал. Часть 2 - Александр Малеев

– Чему? – повторила Людмила. – Тому, что остался жив? Или тому, что появилась возможность убивать ещё больше?

Я, мягко выражаясь, обалдел. Я готов был услышать всё, что угодно, только ни это. А если даже и это, то не от неё. На какое-то время, я лишился дара речи. Проще говоря, я растерялся, я не знал, что ответить. Меня обвиняли. И в чём? В том, что я хочу жить. В том, что я хочу, чтобы жили мои друзья. В том, что я хочу, чтобы жила она, меня обвиняющая.

Её слова были, как гром среди ясного неба, во всяком случае, эффект был такой же. Не только я впал в ступор, но и ребята оказались не готовы к такому резкому повороту. Вытаращив от неожиданности глаза и не зная, как поступить, они смотрели то на меня, то на Людмилу.

– Ты что? – вступилась за меня Лариса, сжигая Людмилу испепеляющим взглядом. – Ты здесь слишком мало была, для того, чтобы судить нас.

Она резко поднялась, сжимая кулачки и очень напоминая разгневанную до предела фурию.

– Постой, – неблагодарно оборвал её я, приходя в себя и пытаясь защитить Людмилу, которая, почувствовав общее неодобрение, сжалась в неприметный комочек. – Я сам могу за себя ответить, – жёстко подытожил я, окончательно рискуя навлечь на себя гнев Ларисы.

– И ты ещё защищаешь её? – удивлённо спросила Лариса, одарив меня таким взглядом, от которого мне стало совсем нехорошо, и засмеялась. – Ты прав, Злат, я здесь лишняя.

Она резко повернулась, оттолкнула в сторону стул и, звонко цокая каблучками, быстро пошла к выходу из бара.

– Постой, – тупо повторил я, не зная, что сделать, чтобы сгладить возникший раскол. – Просто, она многого не понимает, – но Лариса не остановилась. – Да, я рад, – продолжил я, проводив взглядом Ларису и поворачиваясь к Людмиле. – Рад тому, что остался жив. И рад тому, что у меня, возможно, появилась возможность убивать. Только не тех, беззащитных тварей, которые пытались защитить свою землю, и которых мы гробили сотнями каждую высадку, а других, тех, кто по-настоящему заслуживает смерти. Это наш шанс. Это наш единственный шанс, и я не намерен его упускать.

– Прости меня, Злат, – Людмила опустила голову. – Я не хотела тебя обидеть. Я никого не хотела обидеть. Я сама не понимаю, что на меня нашло. Наверное, это из-за того, что мне тоже придётся убивать. Мне страшно, Злат. Я боюсь.

– Ничего, Люда, – улыбнулся я, чтобы хоть как-то её приободрить. – Всё нормально. Просто ты устала и тебе надо немного отдохнуть. У нас есть ещё пара часов. Пошли, я покажу тебе нашу комнату.

Я сидел и смотрел на Людмилу, которая, как-то по-детски обняв подушку и свернувшись калачиком, спала на моей кровати. Что ждёт её дальше? Что ждёт всех нас? Сегодня, под давлением всех этих событий, она не выдержала и сорвалась, невольно внеся раскол в нашу дружную кампанию. Но это ничего, это не смертельно, даже если нам и не удастся преодолеть созданный ею раскол. Будет хуже, если она сорвётся в другом месте, там, где на карту поставлена жизнь.

Я вспомнил Василия, вспомнил, как сорвался он, вспомнил, как он отшвырнул в сторону автомат и, последними словами проклиная крахров, бросился на огромного синего паука, пытаясь задушить его голыми руками. А мы, как завороженные, смотрели на него и слушали треск его ломающихся костей. Потом мы, конечно, убили паука, разорвав на части его мохнатое тело длинными и многочисленными очередями, продолжая стрелять даже тогда, когда в этом полностью отпала необходимость.

Не знаю, чем это объяснить, но подавляющее большинство землян, отобранных крахрами для выполнения карательных миссий, оказывается не готовым к восприятию новых космических реалий, да ещё и в качестве раба. Знаю только, что, как правило, после первой же высадки, из десяти здоровых мужиков в живых остаётся только один. А ведь у всех у нас за плечами служба в армии, и все мы прекрасно вооружены. Это они, те, которые решили защищать свою землю, и кого мы должны были убивать за это, и кого убивали, были практически безоружны и полагались только на свои силы и на то, что дала им природа. Разве можно сравнить дубинку в руках гориллоподобного существа, с планеты Дрика, с автоматом в наших руках? Естественно, нет. Но, тем не менее, мы тоже щедро платили своей кровью за пролитую нами кровь. Конечно, кого-то убивали из засады, кто-то расставался с жизнью по глупости или по неопытности, но большинство, как мне кажется, просто не выдерживало такой мощной нагрузки на психику. Они сами, пусть даже и не всегда осознанно, хотели, как можно скорее, покончить с этим кошмаром и не стремились выжить. Так это сильные и крепкие парни, а здесь, слабая и хрупкая девушка. Разве можно винить её в сегодняшнем?

Я ощутил острое желание защитить её, сберечь, вырвать отсюда. Она должна дарить жизнь, а не лишать жизни. Она должна рожать, а не убивать, не смотря на то, что все мы, земляне, и мужчины и женщины, по сути своей, убийцы.

Мы убиваем постоянно, каждый день, убиваем, даже не обращая внимания на это. Мы убиваем просто так, от нечего делать, или от скуки, убиваем из любопытства или со злости, убиваем ради развлечения или ради наживы, убиваем ради спасения или ради пропитания, да и мало ли ещё ради чего. Вся наша жизнь, от рождения до самой смерти, является сплошной чередой убийств. И вроде бы всё понятно, всё правильно и всё это можно объяснить, да что там, нельзя по-другому. И комара надо убить и муху, и курице надо голову отрубить и свинью зарезать. Вот только мало нам этого, нам больше давай. Сафари вот выдумали, льва можно подстрелить или носорога, ведь это круто, а как знакомые завидовать будут.

И только когда дело касается убийства человека, мы натягиваем на себя маску возмущения, и то лживую. Мы осуждаем это только потому, что боимся, как бы, когда-нибудь, и нас не постигла участь жертвы. Возможно, я не прав, но я думаю, что если бы на Земле отменили наказание за убийство, то оно стало бы прочной и неотъемлемой частью нашего и без того не лучшего существования, оно стало бы таким же привычным, как и убийство комара. Впрочем, оно и сейчас является этой, неотъемлемой, частью, и только страх перед наказанием сдерживает клокочущее в нас безумно-дикое желание – убивать себе подобных.

Может быть, именно поэтому, а не в силу там каких-то всенародно-озвученных причин, призывающих к борьбе за, якобы, свободу и, несуществующую в природе, демократию, человек и выдумывает войны. Просто, очень хочется, чтобы была возможность, на полном, законном основании, вдоволь утолить жажду убийства. Ведь, какое это наслаждение, бомбить города и знать, что тебя за это не осудят, а, наоборот, назовут героем, да ещё и медальку на грудь повесят. И плевать на тех, кто внизу, малых и больших, ведь ты несёшь им свободу. Плевать на тех, кто корчится под обломками и с ужасом смотрит на свои оторванные конечности, просто они ничего не смыслят в демократии. Плевать на тех, кто в одно мгновение сходит с ума, собственными глазами увидев смерть своего ребёнка, мы выразим, поэтому поводу, своё глубочайшее сожаление. Плевать на тех, кто, оглушённый взрывами, тянет руки к небу и молит о пощаде, если их не слышит сам господь бог, то разве может услышать человек? Плевать на всех, мы все такие. Просто, для поддержания равновесия, мы, время от времени, меняемся местами, герои становятся жертвами, а жертвы героями. Да, крахры не ошиблись, выбрав именно нас в качестве машин для уничтожения неугодных им форм жизни. Мы справимся.

Людмила чему-то заулыбалась, наверное, ей приснилось что-то хорошее, светлое. Я невольно потёр виски, откуда во мне столько желчи? Бесспорно, этот год не прошёл даром, он научил меня видеть мир не только в розовом свете, или цвете, но и в чёрно-коричневых тонах, мало того, преимущественно в них. За этот год, я в совершенстве овладел искусством убивать, убивать не задумываясь и никогда не жалеть об этом. Я и сейчас вынашивал планы мести, прекрасно сознавая, что если им, когда-нибудь, будет суждено осуществиться, то они повлекут за собой жертвы, а может быть даже, и великие жертвы. Но так уж складывается почему-то, для того чтобы наказать, а тем более искоренить зло, надо совершить ещё большее зло, пусть даже его и назовут в последствии добрым делом. И это неизменно, непоколебимо, так устроен наш мир, а я, всего лишь, маленькая частичка его, и не в моей власти менять основы мироздания. Я лишь могу иногда осуждать их.

В дверь осторожно постучали. Я поднялся и открыл её. За дверью, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял Сергей.

– Я просто подумал, – сказал он, пожимая плечами. – Может, ты спишь. Полчаса осталось.

– Я знаю. Только тихо, не разбуди. Пусть она поспит ещё минут пятнадцать.

Мы прошли в комнату и сели.

– Ну и что скажешь, Злат?

– А я уже сказал, это наш единственный шанс.

– Это понятно, – без особого энтузиазма согласился Сергей. – Но не забывай, мы ещё слишком мало знаем о том, что нас ждёт. Всё может повернуться совсем не так, как мы думаем, и как бы нам этого хотелось.